Жду новый пост

Серия «Реализм, драма»

Ване исполнилось двенадцать, и он решил влюбиться. Все его друзья променяли игры во дворе и обсуждение новых выпусков журнала про пиратов на неспешные прогулки за ручку с одноклассницами.

Солнце приятно грело макушки без шапок, распустились первые листочки, кошки все чаще устраивали оперные представления.

Выбор Вани пал на Светку-соседку, которая, сбросив с себя огромный кокон пуховика, превратилась в прекрасную бабочку в легком пальто нараспашку и цветастом платье.

Иван долго думал, с чего начать ухаживания, и решил обратиться за советом к старшим.

Отец отдыхал в зале после работы и почитывал новый выпуск газеты. После вопроса Вани отложил листы на стол и снял очки.
— Маму я твою заметил в театральном кружке, ухаживал долго, руководителя просил, чтобы нас с ней в одни сценки ставили, да только как на нее смотрел, так текст сразу забывал. Она все смеялась. А потом в кино согласилась сходить, в гости к друзьям, — отец тяжело вздохнул. — Вообще, сын, любовь — дело трудное, нужно быть терпеливым, и со временем, девушка, за который ты бегаешь, точно ответит тебе взаимностью.

Старший брат, по мнению Вани, должен был иметь успех у женского пола.

— Девчонки — зло, Ванек. Это я тебе честно говорю, вот в комп порубиться — тема. И аська. Там девчонок полным-полно, хоть сразу с пятью общайся, — Андрей позвал Ваню к монитору и запустил приложение. Интернет на компьютере мальчишкам подключили совсем недавно, и ребята методом проб и ошибок, с бесконечными вирусами, скачивали новые приложения. Зеленая ромашка прогрузилась, и никнеймы замелькали на экране, но ни один из них не мог сравниться с прекрасным именем “Светлана”.

Искать счастье в аське Ване не хотелось, поэтому он отправился во двор и озадачил своим вопросом дворника дядю Витю. Утреннюю уборку тот уже закончил, и находился в приятном философском настроении, поэтому юному собеседнику очень обрадовался.

— Вань, а ты даму сердца за косички дерни, а потом внимания на нее пару дней не обращай. Я когда в Клавдию свою влюбился, так и сделал. Ох, как сейчас помню, косы у нее были до пояса. Она злилась сперва, а потом — пятьдесят лет прожили. И в горе, и в радости, и трое детей! И в свои почти шестьдесят восемь оставила меня одного, — дядю Витю окутали воспоминания, и его привычная улыбка растеклась вниз вместе с уголками губ.

Ване вдруг стало очень грустно за дядю Витю, и за то, что у Светки не было кос до пояса, а только один не очень длинный хвостик, который она иногда украшала белым бантиком.

Решив, что ни один из вариантов ему не подходит, Ваня отправился стоять в подъездном карауле. Теперь он каждый день перед Светкой открывал двери. В даль лестничных пролетов эхом запускал лестные слова, а при контакте глазами начинал расстрел подмигиваниями. Светка назначение караула быстро раскусила, и в очередной раз около дома, фыркнула в дверях и заявила:
— Знаешь, Ваня, такие знаки внимания меня недостойны.

На следующий день в школе Ваня увидел, как проворный Сашка-староста из 5-Б дернул Светку за хвостик с бантом.

— Вот жулик!

Действовать нужно было незамедлительно. В ход пошли ромашки, бабушкины пионы с дачи и шоколадки на честно сэкономленные карманные деньги. Светка стала фыркать чуть меньше, но все еще давала понять, что Ивану нужно быть сообразительнее.

Весь вечер Ваня думал, чем сразить свою избранницу, но идеи оказывались либо сложновыполнимыми, либо слишком дурацкими. Чтобы отвлечься от любовных страданий, Ваня взял со стола журнал про пиратов и сокровища.

Бескрайнее море, острые шпаги и отважная команда рядом. Ваня листал страницы и представлял себя на красивом корабле. С иллюстрации смотрел усатый капитан, он спрашивал у юных читателей:

— Покажи, где сокровища!

Ваня посмотрел на карту на следующем развороте:

— Точно! Спасибо, кэп!

После уроков Ваня снова открыл перед Светкой дверь и как на духу выпалил:

— Свет, а приходи ко мне в гости? Про капитана Джека Воробья третью часть посмотрим?
— Да не смеши, он в кино только в начале недели вышел.
— В кино вчера, а у меня – сегодня. Пойдем! Бабушка нам вкусного чая сделает с пирожками.

Светка согласилась.

Ваня открыл торрент-загрузку на компьютере старшего брата и начал уборку в комнате; “Как же хорошо быть пиратом”.

Автор: Мария Шестакова
Оригинальная публикация ВК

– Вик, тебя Старший зовет.
Десятник, тронув меня за плечо, двинулся дальше вдоль бойниц. Подходил к некоторым солдатам, что-то негромко говорил. Те вставали и шли к лестнице, чтобы спуститься с крепостной стены. Я тоже поднялся, положил винтовку на каменную ступень и отправился в замок, где начальник гарнизона устроил штаб.

Меня зовут Виктор Бакару, и мне шестнадцать. Год назад я стал служить в гарнизоне крепости, как и все мужчины, что живут здесь. Родителей своих я не помню, сюда меня отправил дядька, единственный родственник. Наша фортеция на самой границе Кабрии – смотрит на голые степные равнины, а позади нее горы, что охраняют страну с юга.

Поручника Илью Вуковича, хоть ему чуть за тридцать, все зовут Старшим, даже трехлетние дети, и авторитет его абсолютный тоже для всех. Начальник нашего гарнизона. Невеликого роста, он один ходит с рогатиной на медведя, и в рубке на саблях никому не уступает. А говорит всегда негромко, и никто не перечит.
И сейчас, когда крепость осаждают уже две недели, и ничего хорошего не предвидится, Илья Вукович собрал нас здесь. Совсем раннее утро, и по углам зала еще сумеречно.

– Наши дела всё хуже. Запасы в крепости иссякают, а подмоги ждать не приходится. Я думаю, байсары точно знали, что дороги и перевал заметены снегом. Напали, зная, что помощь не придет. Голуби, что я посылал в Ниш, не вернулись… возможно, они и не долетели. Дозорные говорят, что видели у врага пару беркутов.
Сейчас соберем женщин и детей и отправим через перевал в Ниш. – Поручник внимательно оглядел собравшихся. – В сопровождении пойдут пять мужчин. Остальные останутся в крепости и будут оборонять ее до последнего. До перевала два дня пути, и еще день и ночь оттуда – до Ниша. Выйдете через старый туннель.
Солдаты смотрели на командира молча. Что тут было говорить?

– Вик, и ты, Альвен, пройдите по домам и скажите, что я жду всех во дворе, и чтоб живее собирались. Пусть берут только теплую одежду и еду. На горных тропах и без лишнего груза тяжело.

Я отправился по левой стороне короткой улицы, Альвен – по правой. Я нарочно первым выбрал левую, чтобы заглянуть к кузнецу, у которого ходил в учениках. Ну, и Иву увидеть, дочку его. Она старше меня на год, самая красивая в крепости. Я на нее только издали смотрю, понимаю, что ничего мне тут не светит. Ива поручника любит, Старшего нашего. Все это знают, кроме него, кажется.

Женщины не задавали лишних вопросов. Некоторые бледнели – их мужья оставались в крепости. Но никто не спорил, только бросались торопливо собирать вещи, спешили во двор замка – проститься с мужчинами.

Через два часа мы покинули крепость через подземный ход. Длинный туннель выходил к подножию холма почти в версте от замка. Я и Лойко шли впереди, посередине нашего каравана топал старый Игнац, а позади, замыкающими – Марко и Огнен. Идти пока было легко, широкую тропу, заметенную снегом, было видно. Летом я часто бродил в этом лесу.
Женщины шли, негромко переговариваясь, прижимая к себе закутанных детей. До вечерних сумерек предстояло пройти как можно больше, пока позволяла тропа и погода. Я шел, утаптывая пимами неглубокий снег, и думал о тех, кто остался в крепости.

– По сторонам смотри, Вик, – толкнул меня в плечо Лойко. – Волки вокруг ходят, следы видишь? Но пока вряд ли нападут, видят, что народу много. А на привал встанем, как от волков беречься будем?
– Ну… спать по очереди.
– Это само собой. Но за дровами ходить толпой. Бабы хворост собирают – ты с ружьем стоишь, смотришь вокруг. До ветру никого по одному не пускать. Только толпой, и сам с ними иди, карауль.
Я почувствовал, как загорелись уши, и ничего не сказал. А еще было стыдно, что сам не догадался про охрану.

Часа через два начало смеркаться, короткий зимний день клонился к вечеру. Лойко вдруг свернул с тропы в просвет между двух огромных елей, свистнул, чтобы все собрались вокруг. Оказалось, углядел просторную поляну для ночлега.
– Встаем здесь. Вик, Игнац, позовите человек пять и идите за хворостом. Марко, Огнен – рубите ветки. Бабы, утаптывайте снег, шалаши будем ставить.

Я двинулся к старику, за мной пошла бойкая Роза, жена гарнизонного оружейника. Ее муж остался в крепости, а их первенец должен был родиться совсем скоро. Едва не задев меня большим животом, Роза встала рядом и позвала еще нескольких женщин. Мы двинулись вглубь леса, прислушиваясь к шорохам и звукам.

За хворостом пришлось идти далеко, туда, где ветер слегка сдул снег с пологого склона. Набрав полные охапки, женщины отнесли их на поляну и вернулись – топлива нужно было много. Я стоял на краю прогалины, глядя вокруг. Игнац был на другой стороне.

Крупный волк возник неподалеку резко, как из-под земли. Стоял пока поодаль, смотрел желтыми глазами, не шевелился. Ждет, пока подойдет стая? Я вскинул винтовку и прицелился. А если промахнусь? Я стрелял плохо. На стрельбах приклад бил меня в плечо, я терял прицел, и хорошо, если попадал в половину мишеней. Так, упрись плотней, целься…
Кто-то из женщин увидел волка и вскрикнул. Пуля свистнула по веткам, а зверь исчез в кустах. Черт! Я торопливо перезарядил винтовку.

– Дай я! – возле меня неожиданно оказалась Роза, дернула к себе ружье. Желтоватая шкура волка снова мелькнула среди веток. Женщина уверенно прижала приклад к плечу, повела стволом, следя за зверем. Тот приближался, стало видно, что бока у него ввалились. Похоже, голод лишил его страха.
Волк прыгнул, грохнул выстрел. Зверь кувыркнулся в воздухе и упал, снег под ним быстро наливался кровью.
Я, наконец, выдохнул.

– Где ты научилась так стрелять?
– Девчонкой еще отец учил. Думала, все забыла, да и на охоту он меня не брал. Но сейчас не думала даже, что могу промахнуться.

Наверное, Пресветлый решил, что на сегодня нам достаточно испытаний, потому что больше волков мы не видели. Развели костры, кое-как согрелись и поели, и лагерь потихоньку затих. Мне и Марко выпало дежурить первыми, и мы сидели, чутко прислушиваясь к ночной тишине.
– Завтра утром мы втроем останемся в засаде на тропе, – сказал Марко. – А ты и Игнац поведете женщин дальше. Справитесь. Только на мосту будьте осторожнее, его давно не чинили.

Я хотел было возразить, что вдвоем со стариком нам придется совсем тяжело, но понял, что Марко прав. Если байсары сегодня-завтра ворвутся в крепость, то могут и отправить погоню за теми, кто успел уйти. А на узкой лесной тропе даже трое человек – серьезное препятствие.
Я не хотел об этом думать. Только заглянул в свой мешок, проверяя, на месте ли крепкие веревки, которые мне дал Старший.

Утро выдалось солнечным и ветреным, и мы, закутавшись как можно плотнее, закрыв лица платками, двинулись вверх к перевалу. Лесные склоны сменились голым камнем. Снега здесь было меньше, зато подъем стал круче, вынуждая нас идти медленно и осторожно. Дети, цепляясь за юбки женщин, карабкались по тропе, а самые маленькие были надежно привязаны за спинами, чтобы оставить свободными руки. Наконец, когда солнце перевалило за полдень, мы вышли к мосту.

Когда-то очень давно гора раскололась, оставив на своем боку глубокую трещину саженей тридцать в ширину. Через нее перекинули подвесной мостик, который, говорят, в лучшие времена выдерживал и лошадь… только с тех пор доски кое-где прогнили и мост напоминал щербатый рот пьяницы, где зубы целы через один. Ходили по нему сейчас редко, в последние годы всадники и телеги ехали по безопасной дороге вокруг горного отрога.
Мост выглядел ненадежным.

Я взял веревку, завязал покрепче на дереве, к которому крепился мостик, и смотав ее на руку, осторожно двинулся вперед. Хвала Пресветлому, я хотя бы не боюсь высоты. Шаг за шагом, проверяя доски на прочность, я шел на другую сторону. Иногда под ногами хрустело, и я старался проломить такую доску, чтобы кто-то не наступил на нее.
Я добрался до другого края, примотал веревку к прочному стволу и крикнул женщинам, чтобы по одной переходили на эту сторону. Я видел, как Игнац достал из своего мешка веревку и привязывает ребятишек за пояса к матерям.
– Всех посадил на сворки! – крикнул он мне, и люди потихоньку пошли.

Роза, за ней женщина в годах с младенцем за спиной. Маленький мальчик осторожно бредет следом, крепко взявшись за веревочные перила моста. Схватится рукой, переставит ногу, схватится другой рукой, и только тогда разжимает пальцы. Шаг за шагом. Еще женщины и еще…
Все больше народу оказывалось на этой стороне, на том краю остались только Ива и Игнац. Старик слегка подтолкнул девушку вперед, но она вдруг вскрикнула и стала пятиться от моста. Я понял, что что-то неладно.

– Стойте! Я сейчас! – крикнул я, и дождавшись, когда последняя женщина перейдет мост, быстро вернулся назад. Увидел, что Ива бледна, как снег, а глаза у нее огромные и черные от ужаса.
– Что случилось? Ты боишься идти?
– Я не смогу, – выдавила она. –Да... Я останусь здесь. Идите без меня. Не могу, голова кружится. Я упаду.
– Игнац, а ты как? – спросил я.
– Ништо, мальцом еще бегал тут, – сказал он. – А сейчас столько баб перешло, и все целы… не страшно.
– Тогда иди на ту сторону не спеша. А мы следом отправимся.

Старик только хмыкнул. Закинув за спину ружье и мешок, он ступил на шаткий мостик. Я же переводил дыхание, держал девушку за ледяные пальцы, стараясь слегка согреть, и думал, как быть дальше. Наконец я увидел, как Игнац подошел к женщинам на той стороне. Вроде бы и Ива перестала дрожать, и только дышала глубоко и неровно, как после рыданий.

– Знаешь мой секрет, Ива? Почему я не боюсь высоты?
Она ничего не сказала, только посмотрела на меня. Ну что ж, уже неплохо.
– Знаешь, как бывает иногда – идешь себе, а навстречу бежит незнакомая собака. Может мимо пробежать, а может цапнуть… если почует, что тебе страшно. Но ты говоришь себе «вот еще, собаку бояться», и идешь себе спокойно мимо. И она тебя не трогает.
А я не думаю, что упаду. Думаю «вот еще, мостик, чего с него падать, подумаю-ка я лучше об Иве, о ее розовых щеках и синих глазах…»
Она чуть хихикнула. Я взял веревку и попрочнее привязал девушку к себе. И тихонько потянул к мосту.

– Знаю, что не про меня ты думаешь по ночам, – сказал я, и сердце будто сжал кто-то, и горько стало во рту. – Так что сейчас мы пойдем через мост, и будем по пути вместе думать, как наши отстоят крепость. И вернется Старший, и будет он жив-здоров, и приедет за тобой в Ниш… Вот так… я иду вперед, а ты – за мной, слушай меня и смотри мне в спину…
Говоря все это, я не спеша шел по мосту, и она подлаживалась под мой шаг, переступая с доски на доску. А я все говорил, говорил, хоть больно мне было, но замолкать было нельзя.

– Приедет твой Илья, приедет в Ниш, и сыграете свадьбу на троицын день, когда все свадьбы гуляют. И отец твой даст вам благословение, и будешь ты самой счастливой девушкой на земле…
Мост кончился, и мы почти одновременно шагнули на твердую землю. Ива слегка пошатнулась, но я удержал ее за локоть.
– Спасибо тебе, – только и сказала она, – и прости меня, Вик.
«И ты прости меня, если я без умысла солгал тебе, – подумал я. – Может, тебе повезет, и Старший вправду вернется…»
– Пора идти дальше, – ответил я.
– Шевелитесь, бабы да малые, – подхватил Игнац. – На ночлег уже за перевалом должны встать! Давай, давай, народ, тут немного осталось!

И мы двинулись дальше.

Автор: Людмила Демиденко
Оригинальная публикация ВК

В Манин класс пришла новая учительница по ИЗО и сразу дала задание нарисовать мамин портрет. Маня попыталась набросать простым карандашом, как учили, но быстро поняла, что бледно-серый не подходит для мамы, даже если это только эскиз. Она стирала и стирала кривые бесцветные линии, пока бумага не пошла катышками.

Тогда Маня перевернула страницу в альбоме и сразу взяла акварель. В ее палитре было двадцать четыре цвета. Ей всегда казалось, что это очень много и классно, но сейчас она водила кисточкой над пестрыми кружками и никак не могла решить, какой выбрать. Розовый красивый, а желтый как солнышко, синий самый яркий, а зеленый как лето. Наконец она макнула кисть сначала в воду, а потом в персиковый и нарисовала овал. Овал тут же поплыл, и Маня скорее перевернула страницу, чтобы не видеть этого неаккуратного пятна. На нее вновь глядел белый лист.

Когда прозвенел звонок, несколько одноклассниц отнесли готовые работы сушиться на подоконник, остальные аккуратно прятали альбомы в рюкзаки.
– Портреты нужно сдать завтра, – сказала новая учительница, проходя между рядов.
Тут она увидела, что Маня так и сидит перед чистым листом, и нахмурилась.
– Если вам дома будет кто-то помогать, я это сразу пойму. Рисуйте самостоятельно. Все ясно?
Ее массивная фигура нависла над Маней, и та кивнула.

Дома никого не было. Маня погрела в микроволновке борщ, хлебнула две ложки и достала альбом. Видимо, дело было в красках. Акварель всегда расплывается, ею жутко неудобно рисовать, тем более маму. Маня вытащила из ящика цветные мелки. Среди них был ее любимый оранжевый, который светился в темноте. Скособочившись на стуле от усердия, она медленно выводила овал. Он получался волнистым и бугорчатым – где-то мелок красил еле-еле, а где-то оставлял ослепляюще яркие кусочки. Маня зачеркала все и открыла новую страницу. Оставалась только гуашь. Гуашь рисует сочно и смачно, но если оплошаешь, то не исправить никак. И Маня оплошала почти сразу. Краска оказалась грязной, и вместо веселой красной линии получилась красно-черная. Еще и с кляксой.

Маня отложила альбом и уставилась в стену. По обоям ползли выпуклые цветы, похожие на головы змей. Она смотрела на них не мигая, пока все не поплыло, как заставка перед мультиком, и наконец придумала, что делать.

Пароля на папином ноутбуке не было, вкладка с нейросетью была открыта. Маня с папой часто играли в угадайки: один задает параметры, а второй по получившемуся рисунку должен догадаться, что задумал первый. Даже смешные картинки у нейросети получались красивыми. Самое то для маминого портрета.

На всякий случай Маня проверяла в «Яндексе» почти каждое слово, и получалось долго.

Но сложнее всего было создать само описание. Черные волосы – тут просто. Кудри – тоже. Глаза добрые – легче легкого. Что еще? Маня напечатала: «крем для рук», а потом долго пыталась найти название, похожее на «лавандовый», и наконец дописала «ланолиновый». Дальше дело пошло быстрее.

Какао без пенки.
Блины.
Пинцет (подумала и на всякий случай допечатала «для бровей»).
Книжка про ёжика.
Гладит по волосам.
Поцелуй.
Теплая.
Мягкие руки.
Сися (от этого глупого детского слова Маня покраснела, но удалять не стала – это было важное слово).

Потом она загуглила текст «Зеленой кареты», прочитала его и долго сомневалась, сколько строчек можно внести в описание. Решила оставить то, что помнила точно:
«Спят, спят мышата, спят ежата.
Медвежата, медвежата и ребята.
Все, все уснули до рассвета…
Лишь зеленая карета
Лишь зеленая карета
Мчится, мчится в вышине,
В серебристой тишине…»

Получилось много, но Маня все же добавила «голубая кофта, коляска, подушка, танцует». Нажала «сгенерировать» и ушла на кухню пить воду, чтобы не смотреть на вертящийся кружок. Выпила две кружки, но пока возвращалась в комнату, в горле опять пересохло.

На экране была мама. Красивая, улыбающаяся и нежная. Маня помахала ей рукой. Потом распечатала на цветном принтере, засунула в файл и пока положила в свою кровать.

– Мань, я же просил не включать без меня ноутбук, – сказал вечером папа.
Потом экран загорелся, и он увидел портрет. Какое-то время смотрел на него то ли зло, то ли устало. И закрыл.

Новая учительница поставила Мане двойку – прямо в дневник. Она еще что-то говорила классу про лентяев, но Маня плохо слышала. Потом выяснилось, что рисунки нужны для какой-то выставки, и Маня решила, что все к лучшему – отдавать маму не хотелось.

На окружающем мире ей тоже поставили два, и тоже прямо в дневник. Маня вчера так долго возилась с рисунком, что не успела сделать домашку. Да и, по правде, совсем забыла о ней.

Дома Маня сделала все задания на два дня вперед, взяла дневник и стала ждать.

– Мань, у меня для тебя сюрприз! Все же удалось получить путевку в лагерь. На море! Почти «Артек»! Ну, чего не радуешься?
Маня открыла дневник и протянула папе. Он опять долго смотрел странным взглядом, который Маня не могла понять, потом закрыл и велел убрать в рюкзак, чтобы не забыть дома. Потом они ужинали, и папа рассказывал про «Артек» и про лагерь – так воодушевленно, что аж захлебывался словами. И, кажется, совсем не злился.

На следующий день перед чтением заглянула новая учительница по ИЗО и попросила Маню зайти в соседний класс с дневником. В классе было пусто, в открытое окно пахло солнцем и доносились крики. В ровных желтых лучах кружились мушки пыли. Учительница молча взяла Манин дневник и зачеркнула двойку. Потом посмотрела на Маню большими глазами, открыла и закрыла рот.
Зазвенел звонок.
– Ну, беги, – сказала учительница.
Маня взяла дневник и побежала.

На чтении она исподтишка рассматривала мамин портрет и вдруг вспомнила: родинка! Нужно еще вписать родинку.

Ей не терпелось вернуться домой.

Автор: Александра Хоменко
Оригинальная публикация ВК

Она встала из-за стола посреди разговора. Ушла в спальню и не вернулась. Из-за стены вскоре донесся звук телевизора. Ни первое, ни второе, ни третье на мать похоже не было.
Мы с Шарлем переглянулись.
– Ты понял что-нибудь? – спросил я.
Шарль отвернулся.
– Ты что ли провинился?

Я потянулся к нему, мягонькому и теплому: уж больно на душе было паршиво. А он прыг с табуретки и пошел рыжей буханочкой из кухни, махнул хвостом, мол, сам дурак. И коготки по ламинату цок-цок.

Ясно. Кому, как не мне, быть виноватым. Шарлик-то молчал, урчал только под маминой ладонью, а говорил я. Да, уезжаю, да, в Питер. Исход неизбежный в нашем городке, как в старых сказках счастье Ваньки-дурака и Елены Прекрасной. Казалось, мама тоже это понимает. Месяц я подсыпал намеки, мол, друзья живут, приглашают, издательства ближе, мастер-классы, форумы фейс-ту-фейс. А вышло, что не вышло подготовить.

Я вымыл посуду, вытер стол, убрал в холодильник творожные колечки, мамины любимые. Успел купить последнюю упаковку в “Тридевятом царстве”, кондитерской, отмеченной мамой пятью звездами на Яндекс.Отзывах. Выманил Шарля из его сапожьей берлоги тонким ароматом корма. Наглая морда, потискать себя не дал, но от кролика в соусе не отказался.

Я осторожно заглянул в спальню.
Мама сидела в кресле и вязала. В большом, троноподобном – неожиданно маленькая мама. И тапочки слабо покачивались на ногах. Забавно, по отдельности и кресло, и мама были вполне себе нормальных размеров. Это неизменно меня поражало. В цветастом, а-ля павлиний хвост, халате мама тянула пряжу, и пара клубочков подпрыгивали, вращаясь, в коробке. Громко работал телевизор: рисованный король говорил глупости, а придворные смеялись.

– Я все убрал, мам, посуду помыл, Шарлюшу покормил, – с надеждой доложил я.
Она закивала. Телевизору, не мне.
– Ну, мам, ты расстроилась?
Усмехнулась, но не взглянула. Это тоже королю. Пальцы ее ловко работали со спицами. Цык-цык, цык-цык – и новый ряд.
– Все будет хорошо, мам.
Войти я не решился и прикрыл дверь.

Я был впечатлительным ребенком. Маме, папе с этим и повезло, и нет. Стоило сунуть мне в руки чудесную книжечку “Мир сказок”, как развлекать меня им уже не приходилось, могли спокойно собачиться за стенкой, а потом мириться, не разговаривать друг с другом и снова мириться. Жить с огоньком они умели. Но и я чтением не ограничивался.

Выкрадывал у мамы те самые клубки пряжи и запускал их по квартире и двору. Таскал с собой бутылочки из-под “Растишки”: в одной – мертвая вода (в которую я соль насыпал), в другой – живая (которая сладкая и вкусная). Таскал и предлагал мертвую тем, кто жаловался на болячки да ранки. И сладенькой поливал всяких умерших мух, порезанных червей, жуков колорадских и однажды даже дохлого голубя. А как радовался, когда все они оживали! Кроме голубя, разумеется.

Были у меня и кроссовки-скороходы, синие с белыми полосками, и велосипед “Сивка-бурка”, серо-буро-малиновый от того, что у отца никогда не хватало одной краски на весь велосипед. Была и коллекция перышек Жар-птицы, которых я понавыдергивал из курочек в деревне, за что получил справедливый тюк от петуха и нагоняй от бабушки.
И только скатерти-самобранки не было, ею командовала мама. Пробовала это скрывать, но стоило нам выбраться на пикник или пляж, как я наблюдал магию. А папа… Папа жил с уверенностью, что однажды на крючок его спиннинга попадется не щука, так золотая рыбка.

Я позвонил на следующий день, мама не ответила. Набрал вечером – просто молчала в трубку. Я начал понимать отца: ага, этап немых упреков. Не оставалось ничего, кроме как оправдываться:
– Мам, ну, не переживай, все будет хорошо, мы всегда будем на связи… Зачем ты обижаешься? Я ведь уже взрослый человек… Ну, не могу же я до старости работать в нашей местной газетенке? Неужели ты мне этого желаешь?.. Я хочу, чтобы ты меня поняла.

На второй день я заехал к ней. Она подогрела жареной картошки с горбушей, накрошила свежий салат, сварила кофе – и все молча. Первое время за нас двоих отдувался Шарль: тут помурчал, там подмякнул, здесь поорал. Меня вновь не замечал, петлял лишь у маминых ног, следил за дверкой холодильника.

Затем слово взял я. Рассказал об очередной подлости Мышильды, своей крысоватой коллеги, как она за моей спиной обработала клиента из моей базы и заняла под него рекламных модулей на пол второй полосы. Выдумал, по правде сказать (как назло Мышь в последние дни не пакостила), но очень уж мама любила поворчать по ее душу, когда я бывал в гостях. Но не в этот раз. А дальше повторилось все, как встарь: мама в спальню, я за мойку, Шарль – жевать.

Мама вязала носки, утопая в кресле. На экране распевали дифирамбы за очередным безумным чаепитием.
– Помнишь, как я разматывал твои клубочки, думал, что приведут ко входу в Тридевятое царство?
Мама не ответила, считала петли. Не улыбнулась даже.
– Тоже мне царевна Несмеяна! – сорвалось с губ, тут же кольнула совесть. Мозг, судорожно соображая, подкинул идею: – Ну, поручи тогда задание, раз так! Сложное, невозможное – плевать. Выполню – заговоришь со мною.
Мать покачала головой, вздохнула.
– Ваше Высочество, чего изволите?
Многолетняя история наказаний и искупления вины, отпечатанная с детства на подкорке, подсказала очевидное:
– Чу, слышу думы Ваши грозные: ага, ежели до захода солнца отмою покои Ваши так, что можно будет в половицы, как в зеркало, глядеть, подáрите мне радость внимать голосу Вашему? Так знайте же – берусь, царевна, сдюжу!

Я вооружился парой ведер, пипидастром и шваброй, пшикалкой для зеркал и салфетками из микрофибры. Мать не сдалась, и я принялся за дело. Прошелся по всем поверхностям и углам, поднялся и к гардинам с антресолями. Натер до блеска зеркала и стеклянные дверцы шкафов. До белизны вычистил газовую плиту и раковины. Отдраил пол до чистой воды. Да погонял Шарлика из комнаты в комнату.

Думал, психану, брошу, и мы рассоримся в пух и прах. Но я ж впечатлительный ребенок, и забавная мысль, что я тот самый Иванушка, у которого чудесным образом все получается, придавала сил. Это не мука, это игра! Напряги мышцу воображения – и вот у тебя уже пипидастр, который сам подлетает к гардинам, салфетка, которая слизывает разводы и пятна, и швабра, которая сама вытягивается и даже загибается.

Закончил с последним лучом.
– Ну, что, царевна, работа сделана, могу услышать Ваш голос?
Мама, разливая чай, качнула головой. Я скрипнул зубами.
– Али не кажут начищенные половицы всей красы Вашей аки зерцала? – не сдержался, съерничал.
Она снова качнула головой, но улыбка мелькнула в уголках губ.
– Ну, будет еще день, Ваше Высочество.
Чай пили молча.

На следующий день явился с рассветом. Ладно, почти. Правильнее сказать – к завтраку. Была суббота, солнечный выходной. Мама молчала, Шарль в такую рань не показывался – дрых на поваленных сапогах. Эта замшевая пара – единственная отцовская вещь, что мать оставила в квартире.

– Готово ли новое задание, Ваше Высочество? – грянул я в тишину, решил не отступать. – Коли выполню – заговоришь со мной. Теперь уж точно.
Мама жевала омлет вприкуску с сырным бутербродом. Глянула в окно.
– Слышу думы твои хлопотные. Ага, шестой день седмицы, ясно, чего желать изволишь: земля помощи дожидается. Ну, ежели спасу угодья твои от трав сорных, ежели напою водою да избавлю от тяжести плодов, соком налитых, даруешь мне радость беседы с тобою – по душам да с пониманьем.
Мама скрестила руки на груди, постучала пальчиком по подбородку, пожала губами. Вошел Шарлик и все испортил своим несносным французским акцентом.

Ехали втроем. Дача встретила разноцветьем и полифонией. А еще густыми ароматами, от которых не привыкшие носы (мой и Шарля) тут же запчихали. Несмеяна устроилась на лавочке со все теми же клубочками на поводках. Шарлюнчик после завтрака из телятины с овощами улегся на крылечке, подставив пузо солнечному теплу. А я вооружился тяпкой, лопаткой, ведром, перчатками и старой отцовской соломенной шляпкой и бросился в бой.

Сражение оказалось куда тяжелее и потопролитнее первого. Долго ли, коротко ли, но очистил грядки от полчища сорняков. И снова не без помощи того впечатлительного дружочка: перчатки-самохватки не выпускали колючих трав, а тяпка-порубайка и лопатка-откопайка выковыривали их с корнями.

Перекусив и напившись вдоволь морса, поспешил напоить и пересохшие земли. С лейкой-полейкой, вода в которой никогда не иссякает, работа спорилась. Шустрыми струйками из дырявого носика вода (живая-не-живая, но живительная) нежно била по грядкам, по листочкам-лепесточкам, шипела, жужжала и пугала Шарля, который сбегал прочь, припадая к земле. Воздух напитался влагой, и заскучавшее солнце даже поиграло радугой.

Но царевна все равно обхитрила, за моей спиной увела мою работу: глянул – уже корзины спелыми плодами наполняет.
– Нечестно играете, Ваше Высочество, – заметил я. – Али и в этот раз не зачтете подвиг?
Мама лишь усмехнулась. Но яблоньку выручил все-таки сам. И в благодарность она приютила нас в своей прохладной тени на послеобеденный отдых.

Когда стали собираться, обнаружилось, что Шарль, рыжий негодяй, пропал. Переглянулись с мамой. На пару секунд в ее глазах застыло замешательство, а затем она заголосила:
– Шарль! Шарлюша! Ко мне, мальчик! Шарлик, ты где? Кис-кис.
Я обрадовался, победно выдохнул. Вроде я дите, а как ребенок, ведет себя она. Ей-богу!
– В сарае не смотрела? – спросил тут же.
Она не ответила! Молча пошла туда. И снова донеслось ее “кис-кис”.

Ясно: расколдовалась, да не для меня, упертая! Ну, ничего, самолет мой не завтра и даже не через неделю.
Искали от силы минут пять, пока в наступившей тишине не послышалось недовольное “Мэо!” Потом снова. И снова. Звук привел нас в дом.
Говорила шляпа. Та самая папина соломенная шляпа, которую я после работы бросил на тахту. С очередным требовательным “Мау!” из-под шляпы выглянул Шарль.
В город ехали молча.

На третий день пришел с дарами. Чтобы наверняка.
– Принимай гостинцы, Ваше Высочество! – стал выкладывать на стол из пакетов, приговаривая: – Вот изловил для тебя Жар-птицу, правда, выщипал уже. Заглянул к Рябе и разжился десятком яиц, да не простых, а золотых. Набрал тебе в заморский тетрапак молочка из молочной реки. Ну и добыл волшебных колец в “Тридевятом царстве”.
Звучал с издевкой, так она разве не издевается? Разложила все по полкам холодильника и снова в спальню. В покои на трон.

Собираясь с утра, я ломал голову, придумывая подвиг. Приготовить пир? Выстирать и выгладить? Забить, закрутить, переставить? Подбирал вроде с энтузиазмом, но теперь вдруг вся решимость испарилась. Осталась лишь усталость от игры и раздражение. Терпение кончилось.

– Мам, я все равно перееду, – выдохнул я. Она остановилась в дверях. – Ну не может быть по-другому. Даже в сказках сын всегда уходит, так повелось, наверно, потому что это жизнь.
Мама вздохнула.
– Он должен, ну… пройти через трудности. Огонь, воду и пятое-десятое... – Я шагнул к ней, она обернулась. – Чтобы стать мужем и… найти себя. Да-да, мам, вот такие мы теперь – все поголовно ищем себя, – я усмехнулся. – Ты же тоже читала все эти истории. Помню, читала мне. Дорога, мам... Разве хоть одна история обходится без нее? И вспомни: сын всегда возвращается, только уже с богатством и невестой, а?
Я улыбнулся. Она раскрыла было рот, но слово так и застряло. Тогда она закивала и юркнула в спальню. Я простонал и бросился следом.

– Ладушки, Ваше Высочество, знаю я третье задание! Перенести Вас с собою за тридевять земель в большой-богатый Питерград. Да проще репки, царевна! И поможет мне в этом чудо-чудное. – Я достал телефон, залез в сеть. – Так, билет. Один, взрослый. Летим мы в Питер, дата – двадцать третье. Мудрина Алёна Владимировна. Так, паспорт.
Кинулся к комоду:
– Паспорт, паспорт. Видел ведь, был здесь. Ага!
– Хватит, Ваня! Не сходи с ума.
Нет, это не Шарль заговорил. Мама.
– Наконец-то! – вырвалось у меня.
– Вот! – вскрикнула она. – Вот! – Ткнула в меня пальцем.
– Что “вот”?
– Да знала я, что ты уедешь! Давно знала, хоть ты и говорил, что не планируешь…
– Ну, я не был до конца уверен, – стал оправдываться.
Но мы говорили! Наконец-то говорили!
– Серьезно, мам. Просто недавно прошел собеседование в интернет-издании в Питере, и…
– И я рада за тебя, действительно рада. Знала, что так будет, материнское сердце не обманешь.
Она опустилась в кресло. Такая маленькая.

– Но почему тогда не разговаривала? Зачем этот дурацкий бойкот?
– Из-за “наконец-то”!
– Что? Не понял.
Я спрятал телефон, шагнул ближе.
– Что ты мне сказал, помнишь?
Мама подняла голову, посмотрела с огорчением. Ох, этот взгляд. Знакомый до боли. Когда-то я был впечатлительным ребенком, прошло несколько лет – и я стал не впечатляющим подростком: не отличник, не спортсмен, не помощник по дому. Одно огорчение.

– Что в конце месяца переезжаю в Питер, – буркнул я, совсем как тот самый подросток.
– Нет, как ты это сказал?
– Да я ж тебе намекал, готовил как бы. Сказал, чтоб не переживала, что друзья есть.
Она устало улыбнулась.
– Нет, Вань, я про другое. Ты прости, я, наверно, действительно перегнула, просто… Наконец-то… Вань, ты сказал еще: “Уеду отсюда наконец-то”, понимаешь?
Я хотел было мотнуть головой, но до меня дошло. Я вмиг покрылся потом и наверняка покраснел, живот скрутило.

– Неужели тебе здесь было так плохо? – выдавила мама. – Что, надоела я тебе, поскорей бы бросить?
– Конечно, нет, мам! – Шагнул к ней, опустился на пол. – Я… я не имел это в виду, я… Я вообще так не думаю, просто… Не знаю, это слово, оно само вылетело.
Мама кивнула. Протянула руку и смахнула прядку, съехавшую мне на лоб.
– Да, бывает, – сжала она губы. – Понимаю.
– Нет, правда. “Наконец-то” это… это, наверно, потому что давно об этом думал. И всё. Нет, совсем не потому, что мне здесь плохо или прям всю жизнь было ужасно, совсем нет.
Она снова пригладила мне волосы.
– На самом деле, мам, было классно. Хоть я и бесил тебя часто, но мне с тобой точно повезло, спасибо, что терпела.
– Да, я знала, ты не со зла, я тебя так не воспитывала, – погрозила она пальцем. – Хотела сдаться сразу же после первого… подвига, но, признаюсь… игра меня увлекла.
Мы усмехнулись.
– Понимала, ты не виноват, но это по-прежнему больно для меня, “наконец-то” то есть. Твой отец, когда мы развелись, он ведь тоже сказал: “Наконец-то”.

В ее глазах сверкнули слезы. Я поднялся и обнял ее. Крепко-крепко. Такую маленькую, но такую сильную.
Не знаю, сколько мы так просидели – в обнимку, она в кресле, я на подлокотнике, но в какой-то момент между нами протиснулась мохнатая морда и резонно спросила:
– Обедать будем?
Несмеяна хохотнула.

Пировали богато и громко. Вспоминали подвиги последних дней и проказы дней минувших. Помянули и Мышильду.
Мама встала из-за стола и посреди разговора отлучилась в спальню. Возвратилась с гостинцами:
– Я зачем тогда в спальню-то хотела? Я ведь закончила как раз, хотела тебе отдать и покончить с обидой. – Она вручила мне шерстяные носки да варежки. – В Питерграде зимы-то холодные.

Автор: Женя Матвеев
Оригинальная публикация ВК

Надя стояла перед могилой матери в темных очках и горько плакала. На улице трещал лютый мороз — начало декабря, холод пробирался под перчатки, за воротник, но Надя все равно притащилась сюда.
Вытащив из кармана дубленки кусок белого хлеба, Надя положила его на снежный холмик. Ощущая собственную беспомощность, Надя даже усмехнулась.

— Чем богаты, мама… чем богаты… На работе опять зарплату едой дали. Жалкие окорочка да крупы. Ну и хлеб вот. А с рынка меня вообще уволили: пыталась из-под полы сапоги и шапку продать… Так что теперь у меня все выходные свободные.

Утром Надя перерыла весь дом, но ни единой конфетки не нашла. Даже матери родной на кладбище привезти было нечего.
Еще неделю назад Наде казалось, что она справляется. Зарплата едой? Ерунда! Союз распался, времена такие. Кто сейчас хорошо живет? Зато на рынке все более-менее. Муж — безработный алкаш… А у кого-то мужей вообще нет! Головную боль добавлял только грядущий день рождения младшей дочери Юли. Та заладила: хочу, мол, фарфоровую куклу. А где ее взять? На какие шиши? Думай сама.
Надя отчаянно нуждалась в этой кукле. Может, даже больше, чем Юля. Чтобы хоть что-то себе доказать. Чтобы подарить несчастной дочери счастливое детство.

Сунув руку в рукав дубленки, Надя смахнула снег с покосившегося креста. Пять лет прошло, а на памятник так и не накопили. Хотя Ельцин столько денег обещал, столько перспектив… Хочешь — бизнес, хочешь — в фирму солидную. Денег, конечно, прибавилось. У воров и бандитов.

Поджав зубы, Надя бросила взгляд на главную кладбищенскую аллею. Там один памятник стоил столько, сколько она и за год не заработает. На мраморе то лысый с тачкой и украшениями из чистого золота, то ангелы в два человеческих роста. А кому-то жрать нечего!

Надя ощущала мерзкую, испепеляющую зависть. Хоть самой под бандита ложись. Да ведь не так она воспитана, черт ее дери! На советских идеалах и светлом будущем. Только где они теперь? Муж ее, Сева, говорит: потому и пить начал. Нет Союза — нет смысла стараться. Жизнь кончилась. Похоже, что так оно и было.

— Зашла я в магазин на куклу Юлину посмотреть. Почти пятьсот тысяч! Вынь да положь.

Мать ничего не отвечала. Но Надя точно знала, что сказала бы мать, будь она жива. Женщины постарше всегда все знают, зрят в корень. Мать сразу Надю предупредила, что с Севой она хлебнет горя. Хотя тогда он на заводе работал, старшим по цеху, стоял в очереди за «Волгой». Мечта, а не мужик! А что получилось в итоге?..
Надя старалась говорить вполголоса. Вокруг было тихо. Слишком тихо. Кладбище только открылось, но она уже видела чьи-то следы на снегу. Мало ли кто тут ходит.

Неожиданно на соседний крест уселся черный ворон и громко каркнул. Надя дернулась, охнула, и очки слетели с носа. Угодили под снег так глубоко, что пришлось порыться, чтобы достать их. Надя кинула куском снега в птицу и затем зыркнула на табличку с именем матери, демонстрируя постепенно желтеющий фингал.

— Знаю, что ты хочешь сказать! Но я сама виновата, заслужила!

Хотя ни во что из сказанного Надя не верила. Не верила, что мертвые видят и слышат все. Фингал она не от матери прятала, а от соседей и прохожих. Да и в вину свою не верила. Она пыталась хоть как-то дочери на подарок заработать. Тогда как папаша в день рождения потреплет Юлю за волосы, если вообще вспомнит, да и свалит опять к мужикам.

Холод пронзал тело настолько, что Надя перестала чувствовать ноги. Причин и оправданий оставаться здесь дольше тоже не нашлось. Смахнув очередную слезу, Надя приподнялась, подержалась за крест и поковыляла сквозь снег к главной аллее.

Заметив на повороте свежую могилу, Надя остановилась. Подмерзшие цветы, роскошные венки, крест будто из красного дерева — все лишь слегка припорошено снегом. Похороны, похоже, были вчера или позавчера. Подойдя ближе, Надя замерла. Рядом с совсем свежим холмиком сидело две фигуры: большой плюшевый медведь и невероятной красоты кукла. Явно заграничная — в городе Надя таких не видела.

Сердце на мгновение замерло, и Надя посмотрела на табличку. Но нет, в сырой земле лежал не ребенок, а вполне себе взрослая женщина, пятьдесят три года. Ладно шикарные букеты и венки, ладно огромный участок. Но игрушки-то ей зачем?!

Надя почувствовала, что дошла до пика. Она замахнулась ногой, чтобы пнуть ограду, но вовремя остановилась. Внутри все клокотало. Почему одни могут шикарно умереть, а другие даже жить по-человечески не могут?! Вот наверняка сынок этой бабы или муж — очередной хозяин очередного предприятия. Выдал подчиненным зарплату крупой, чтобы отгрохать шикарную могилу.
Наверняка еще вчера тут были и шоколадные конфеты, и элитная водка, и, возможно, что-то еще. Коршуны-цыгане все растащили. И медведя с куклой наверняка утащат. Или работники кладбища на помойку выбросят. Они мертвой бабе не нужны. А вот Наде очень. Особенно кукла! Она на такую никогда не заработает.

Неизвестное чувство поработило Надю. Может, сам Дьявол вмешался в ее мысли? Она не знала этого. Только машинально перекрестилась, быстро забежала на участок, схватила куклу и убежала прочь, позабыв обо всем на свете.


Автор: Александра Свидерская
Оригинальная публикация ВК